Итальянская поездка
1 - 2 - 3
После посещения Венеции, Флоренции и Неаполя Иван Айвазовский на довольно продолжительное время обосновался в Риме. Вечный город ошеломил молодого художника. Впечатления, полученные от знакомства с шедеврами архитектуры, живописи и скульптуры, вызвали у него беспредельное чувство восторга и восхищения. "Я видел творения Рафаэля и Микеланджело, видел Колизей, церкви Петра и Павла. Смотря на произведения гениев и громады, чувствуешь свое ничтожество! Здесь день стоит года", — писал он в Петербург о своих первых впечатлениях от Вечного города. "Я, как пчела, сосу мед из цветника, чтобы принести благодарную дань царю и матушке России", — заканчивал он свое письмо.
Обосновавшись в Риме, Айвазовский часто встречался с Николаем Васильевичем Гоголем. Вечерами он бывал в маленькой квартирке Гоголя, которую тот называл "моя келья". Судьба была щедра к Айвазовскому на интересные встречи, знакомства и дружбу. Туда приходил друг Гоголя, художник Александр Иванов, все еще погруженный в работу над своей знаменитой картиной. Здесь бывали писатели Иван Панаев, Василий Боткин, многие художники. Душой этого кружка был Гоголь, которого все любили. О близости художника и писателя свидетельствует эпизод с портретом Гоголя, исполненный Александром Ивановым, который Гоголь выпросил у Иванова, чтобы подарить Айвазовскому.
В Риме состоялась и встреча Айвазовского с известным русским поэтом Николаем Языковым, лицейским другом Пушкина. В начале 1840-х годов Языков приехал в Италию на излечение (он страдал тяжелой болезнью позвоночника). Поселился поэт в том же доме, где проживал Н.В. Гоголь. Здесь и состоялось знакомство Айвазовского с Языковым. Знаменитое стихотворение поэта "Пловец" Айвазовский впервые прочел еще в гимназическую пору. Ему очень нравились стихи Языкова. По его мнению, они выражали огромное преклонение и любовь поэта к неукротимой и безбрежной морской стихии.
Смело, братья! Ветром полный
Парус мой направил я:
Полетит на скользки волны
Быстрокрылая ладья.
Облака бегут над морем,
Крепнет ветер, зыбь черней,
Будет буря: мы поспорим
И помужествуем с ней! |
Поэт Языков не был лично знаком с Айвазовским в пору его ученичества в Петербургской академии художеств. Однако ранние работы художника он видел на одной из выставок. Произведения молодого живописца ему очень понравились. Во время беседы Николай Языков пожелал Айвазовскому проникнуться пушкинским видением моря и через призму великого поэта изображать его на полотнах.
Впечатления от путешествий по Италии переполняли художника. Работал Айвазовский с упоением и очень быстро, испытывая наслаждение от процесса творчества, от того, как возникают под кистью из бесформенных поначалу мазков облака, воздух, линия берега, движение волн. В первые месяцы своего пребывания в этой стране он писал преимущественно этюды, наброски и рисунки с натуры. За эти несколько месяцев жизни в Италии в 1840 году Айвазовский написал тринадцать больших картин. В следующем году — семь, еще через год — двадцать. В их число не входят работы небольших размеров, альбомы рисунков, набросков, которые художник делал постоянно, находясь в дороге, за дружеской беседой или размышляя над новым сюжетом для большого холста.
Он не мог сидеть с мольбертом и кистями у берега моря и, часами наблюдая изменчивость освещения, движение волн, кропотливо переносить это на холст. Его феноменальная память удерживала множественные состояния атмосферы, эффектные, единственные в своем роде мгновения жизни природы, а выработанная годами, отточенная техника, филигранное профессиональное мастерство позволяли безошибочно и убедительно воспроизводить созданную воображением картину природы.
Айвазовский выработал свою теорию. Он был убежден, что "движение живых стихий неуловимо для кисти: писать молнию, порыв ветра, всплеск волн — немыслимо с натуры. Для этого художник должен запомнить их, и с этими случайностями, равно как и эффектами света и теней, составлять сою картину". Способ его работы был очень индивидуален. Он начинал писать картину с изображения неба или, как он любил говорить, — воздуха. И как бы ни был велик холст, он заканчивал эту часть картины в один сеанс, не отходя от холста иногда по двенадцать часов кряду. Этим достигалось ощущение особого единства цвета, воздушной атмосферы, убедительности и правдивости в ее передаче.
В мастерской художника обычно стояло несколько картин — законченных и только начатых. Но завершенные работы не задерживались долго, на них всегда имелись покупатели. Известность Айвазовского быстро росла. На одной из выставок в Риме он экспонировал несколько своих картин, о которых с восторгом писали итальянские газеты, открывая новое имя русского художника.
Многие его картины, изображающие восходы, закаты, лунные ночи, морские бризы, написаны, кажется, с непринужденной, покоряющей легкостью. Они воспринимаются как музыкальные или стихотворные импровизации. В начале XIX столетия в поэзии и в музыке сложилась традиция публичной импровизации. Ею увлекался Адам Мицкевич, непревзойденным и тончайшим мастером ее был Фредерик Шопен. Айвазовский слышал легкие музыкальные фантазии Глинки. В художественных салонах Петербурга, Москвы, европейских столиц звучали музыкальные и поэтические импровизации. В них привлекала видимая легкость и одновременно таинственность рождения в присутствии зрителей или слушателей законченного произведения. Но за этим стоял высокий профессионализм.
В популярности, разрастающейся славе Айвазовского, быстроте, с которой возникали все новые и новые закаты, восходы, лунные ночи, таилась большая опасность — стать просто модным художником, писать, учитывая лишь невзыскательный вкус публики, ожидавшей того, что для нее привычно, что легко воспринимается и ласкает глаз. В сотнях, а потом и тысячах картин, созданных Айвазовским, конечно, не все равно значимо, не всегда быстрота работы шла на пользу картине. От возможной облегченности и поверхности в творчестве, от излишней доверчивости похвале Айвазовского предупреждал своими советами его петербургский друг и доброжелатель Томилов, когда писал ему о том, что, как детей можно закормить насмерть, так и дарование можно захвалить насмерть. Художник будет продолжать писать, "но не работать, почитая себя гением, а то дарованию его — конец". Испытание славой — самое тяжелое испытание. Если художник выдерживает, преодолевает его, значит, правду, истину в искусстве он ценит выше, чем себя.
Айвазовского всегда спасала его искренняя, безграничная любовь к искусству, феноменальная трудоспособность, неподдельность чувств, которые выражались в его созданиях. Не случайно поэтому картины его вызывали восхищение не только публики, но и профессионалов-художников и истинных знатоков и ценителей искусства. Свое изумление искусством Айвазовского выразил известный английский художник-маринист Уильям Тёрнер, живший в 1842 году в Риме. Шестидесятилетний мастер сочинил на итальянском языке восхищенные стихи по поводу картины "Неаполитанский залив лунной ночью": "На картине твоей вижу луну с ее золотом и серебром, стоящую над морем, в нем отражающуюся. Поверхность моря, на которую легкий ветерок нагоняет трепетную зыбь, кажется полем искорок... Прости мне, великий художник, если я ошибся, приняв картину за действительность, но работа твоя очаровала меня, и восторг овладел мною. Искусство твое вечно и могущественно, потому что тебя вдохновляет гений".
Более спокойными и сдержанными, а потому, возможно, и более весомыми кажутся слова великого художника и великого труженика в искусстве Александра Иванова. В письме к родным из Рима он написал: "Айвазовский человек с талантом. Воду никто так хорошо здесь не пишет. Айвазовский работает скоро, но хорошо, он исключительно занимается морскими видами, и так как в этом роде нет здесь художников, то его заславили и захвалили".
Вдумчиво и трезво оценивал Айвазовский свою популярность: "Скажу о главном, — писал он Томилову, — все эти успехи в свете — вздор, меня они минутно радуют и только, а главное мое счастье — это успех в усовершенствовании, что первая цель у меня". Анализируя характер своей живописи, манеру свои успехи, он тогда же говорил: "Теперь я оставил все эти утрированные краски, но между тем нужно было тоже их пройти, чтоб сохранить в будущих картинах приятную силу красок и эффектов, что весьма важная статья в морской живописи".
Сверху вниз:
Неаполитанский маяк. 1842 г. Холст, масло. 87х69 см. Музей армянской конгрегации мхитаристов, Венеция.
Побережье Амальфи. 1841 г. Холст, масло. 71х105 см. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.
Лунная ночь на Капри. 1841 г. Холст, масло. 26х38,5 см. Государственная Третьяковская галерея, Москва.
Неаполитанский залив в лунную ночь. 1842 г. Холст, масло. 92х141 см. Феодосийская картинная галерея им. И.К.Айвазовский, Феодосия.
1 - 2 - 3
 Ночь. Голубая волна. (Айвазовский И.К.) |  Пристань в Феодосии. 1856 |  Остров Родос. |