Царская немилость. страница 4
1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8
При последних словах Виельгорский густо покраснел: все знали несколько хороших романсов Михаила Юрьевича, которые принесли ему успех у нас и за границей, но знали также и то, что Виельгорский сочиняет квартеты, симфонии и даже мечтает об опере. Сочиняя крупные вещи, он с охотою шел во след иноземной музыке и даже гордился этим. Так что слова Глинки, переданные Одоевским, Виельгорский сразу принял на свой счет и оскорбился этим.
Оленин решил вмешаться в беседу, чтобы не допустить вспышки оскорбленного самолюбия графа.
— Когда я писал свои «Рязанские русские древности» и «Опыт об одежде, оружии, нравах, обычаях и степени просвещения славян», — начал Алексей. Николаевич, — я также думал, что пора нам, русским, взяться за свое, национальное, а не искать мудрости и совершенства красоты в заморских странах, хотя знать и ценить должно все, что заслуживает восхищения.
Долго бы еще продолжался начавшийся спор, если бы не дамы, уязвленные тем, что о них совсем забыли. Явившись в кабинет, они увели мужчин в гостиную.
После ужина Гайвазовский вышел в сад. Ему хотелось остаться наедине со своими мыслями. Из головы и сердца не выходило все то, что он услышал нынче. За ужином он приглядывался к Виельгорскому. Граф все время надменно щурил глаза и пересыпал свою речь французскими каламбурами, имевшими успех среди гостей. Он явно хотел задеть Одоевского забавными историями о пребывании русских за границей. Гайвазовский с замиранием сердца следил за выражением лица Одоевского и опасался, что тому может изменить выдержка.
Виельгорский стал Гайвазовскому сразу неприятен, и он не хотел, чтобы графу удалось вывести Одоевского из себя. Но юноша напрасно волновался: Одоевский сидел в спокойной позе, лицо его выражало едва скрываемую ироническую усмешку.
Сейчас в саду Гайвазовский размышлял, что его судьба имеет какое-то отношение к происшедшему при нем спору. Таннер, думал он, не был бы так заносчив и груб и не презирал бы приютившую его страну, если бы не такие, как Виельгорский: аристократ и меценат, в чьем доме, как он слышал от своего профессора Воробьева, давались самые модные концерты в Петербурге, граф был противником таких русских композиторов, как Варламов, Алябьев, Гурилев, и открыто поклонялся всему чужеземному. Мысли Гайвазовского были беспокойные.
Вдруг его окликнули. Оленин был один. Он взял Гайвазовского под руку и молча прошелся с ним по аллее. Потом остановился и, опершись на палку, сказал:
— Я думал о тебе и о твоем счастливом даре, Гайвазовский. Не я один замечаю и ценю твое дарование. Многие из профессоров искренне восхищались твоим акварельным эскизом «Предательство Иуды».
Сердце у Гайвазовского дрогнуло. Он понимал, что это не обычная похвала учителя, а нечто большее, почти посвящение в мастера. Как музыка, доходили до него слова Оленина. Но в их мягкости он чувствовал надежду, требовательность, напутствие.
— Осенью в академии откроется выставка, — ласково, но твердо говорил Оленин, — я бы хотел, чтобы ты предстал на ней картиной, изображающей море и морской берег. Таннеру скажись больным. Настало время: мы, русские, должны иметь свою морскую живопись.
Оленин еще долго беседовал с Гайвазовский. Они разошлись, когда в гостиной и в других парадных комнатах слуги стали тушить свечи.
В эту ночь Гайвазовский не спал. Он стоял у окна и глядел на восток; занималась заря, начинался новый день.
В понедельник, сдавая Таннеру рисунок с видом Петропавловской крепости, Гайвазовский сказался больным. Живописец вышел из себя, ему не хотелось лишаться даже на короткое время такого умелого и добросовестного помощника, как Гайвазовский. Но, взглянув в исхудалое, необычно суровое лицо юноши, он осекся: Таннер знал, что академисту Гайвазовскому покровительствует сам президент Академии художеств. Скрепя сердце, француз решил дать отдых своему бескоштному подмастерью.
В том году наступила ранняя осень. В Петербурге раздождило. Но потом неожиданно вернулись погожие дни. Дни стояли ясные, как бы хрустальные. Утрами небо было высокое, чистое, не омраченное ни одним облачком.
В полдень 24 сентября недалеко от парадного подъезда Академии художеств собрались академисты Штернберг, Воробьев, Фрикке, Завьялов, Ставассер, Шамшин, Рамазанов, Кудинов, Логановский, Пименов. Они были возбуждены и весело смеялись. Время от времени один из них или все разом выкрикивали имя Гайвазовского.
1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8
 Крещение армянского народа. Григор-просветитель 1892 |  Прибой у крымских берегов. 1892 |  Цепи Кавказских гор. Вид с Каранайских гор на Темир-хан-Шуру на Каспийском море. |